Община молокан в Азербайджане: От идентичности религиозной к идентичности локальной и этнической

По данным, приведенным Д.И. Исмаил-Заде в книге «Русское крестьянство в Закавказье (30-е годы XIX – начало ХХ вв.)», являю­щейся одной из наиболее авторитетных работ по истории молокан­ства, «переселение русских в Закавказский край фактически начина­ется с выселения сюда в 30-х гг. XIX в. раскольников и сектантов, предпринимавшегося исключительно в судебно-карательных целях»1[1]. Этот автор также указывает на то, что большинство переселявшихся в этот период в Закавказье сектантов составляли духоборы и моло­кане. Уже в 40-е годы XIX века местные царские власти, в частности возглавлявший в 1844 году военную и гражданскую власть на Кавка­зе А.И. Нейдгардт, высказывались против дальнейшего переселения в регион молокан и других сектантов. Но эти скорее спорадические, чем постоянные, попытки местных царских властей помешать уве­личению числа сектантов не были эффективными, и их численность в Азербайджане быстро росла. Так, в Елизаветпольской (Гянджа) гу­бернии в 1869 – 1896 годах молокане составляли 4 987 человек, духо­боры – 3 094 человека; в Бакинской губернии к 1869 году проживало порядка 25 140 молокан и, для сравнения, 4 313 духоборов[2].

В царское время этническая категоризация населения, проживавше­го на территории современного Азербайджана, заметно отличалась от статистических категорий, применявшихся в советский период. Если в годы империи из общей массы русских было принято выделять сек­тантов (молокан, духоборов и др.), то при проведении общесоветских переписей русские (сектанты и несектанты) стали рассматриваться как единая группа. В постсоветский период эта традиция закрепилась, и русские, проживающие на территории современного Азербайджана, как правило, упоминаются уже в качестве гомогенного сообщества, к тому же объединенного в одной общине. В постсоветские годы числен­ность молокан и их потомков стала быстро сокращаться в связи с ин­тенсификацией миграционных процессов. Однако на уровне бытового сознания маркер «молокане» продолжает сохранять свою значимость.

Многие села (например, Славянка и Саратовка в Кедабекском районе, Кировка и Чухур-юрт в Шемахинском и др.) по сей день обо­значаются азербайджанцами, жителями окрестных сел, как селения молокан, даже несмотря на то, что состав их жителей претерпел зна­чительные изменения. Молоканами, естественно, обозначаются и те немногие потомки основателей этих селений, которые все еще про­живают в них[3]. Таким образом, несмотря на отсутствие соответствую­щей статистической категории молокане продолжают сохраняться как некая общность, отличная от «других» русских и обладающая опреде­ленными границами. Именно это обстоятельство и позволило сделать предметом данного исследования такую этнорелигиозную группу, как молокане в постсоветском Азербайджане. В ходе исследования мы попытались ответить на следующие вопросы: как самоидентифи­цируются нынешние жители молоканских сел и их потомки в городе Баку? Каковы социальные механизмы и стратегии сохранения границ молоканской этнорелигиозной группы в современных условиях?

В настоящий момент продолжают существовать ряд центров, во­круг которых сохраняется молоканская община. В первую очередь, это молоканские молельные дома в Баку (куда переехали многие мо­локане из деревень), а также в Сумгаите, где могут собираться члены общины «духовных молокан», продолжающие исповедовать молокан­скую религию. Вместе с тем наиболее крупным компактным поселе­нием молокан и потомков сектантов, переселившихся в Азербайджан в XIX веке, является селение Ивановка (Исмаилинский район), чем определяется его выбор в качестве основного места для проведения исследования.

В Ивановке и в Баку была проведена серия глубинных, проблемно-ориентированных интервью с информантами, которые могут быть раз­делены на две группы. Первую группу составляют те, кто постоянно по­сещает молельные дома и возглавляет религиозную общину (старцы), – так называемые «духовные молокане» (самоназвание). С ними было проведено 9 интервью. Во вторую, более многочисленную, группу вхо­дят те, кто не посещает молельные дома молокан, не придерживается большинства специфических обычаев, предписываемых религией, и самоидентифицируется как русский, т. е. не считает себя молоканином, а только потомком молокан. С представителями этой группы было про­ведено 12 интервью. В качестве дополнительного метода сбора данных было проведено включенное наблюдение в молельных домах молокан, а также в деревне Ивановка. В ходе интервью затрагивались проблемы истории молокан в Азербайджане, сохранения традиций и образа жиз­ни, миграции, специфики этнорелигиозной идентичности и др.

Полученные данные позволяют утверждать, что в современных условиях, самоидентифицируясь как молокане или потомки молокан (т.е. не исповедуя молоканство, но причисляя себя к потомкам моло­кан), члены выделенной группы являются носителями нескольких идентичностей: религиозной (молокане, баптисты), этнической (рус­ские), а также локальной (родное селение). Рассмотрим ниже более подробно каждый из названных аспектов самоидентификации, чтобы сделать вывод об основных тенденциях в идентификационных про­цессах, имеющих место в модернизирующемся обществе.

1. «Духовные молокане»: носители конфессиональной идентичности

Руководители молоканских общин или «старцы», как их принято называть в кругу прихожан, являются по сути теми акторами, кото­рые сохраняют идентичность молокан и ретранслируют ее на новое поколение. Конечно, эффективность этой ретрансляции весьма от­носительна, поскольку советская секуляризация привела к тому, что большинство тех, кто по традиции приписывается азербайджанцами, лезгинами и другими соседями по территории проживания к молока­нам, не являются активными прихожанами.

Однако сам институт молоканства до определенной степени может рассматриваться как действующий, несмотря на резкое ограничение посетителей молельного дома, пока сохраняется институт «старцев». Это те люди, которые получают в силу доверия со стороны активных прихожан или, возможно, безразличия со стороны тех, кто молельный дом не посещает, право репрезентировать образы «истинных моло­кан». Самим своим существованием они поддерживают идею того, что правила и нормы молоканства все еще действуют, а идентичность – жива. Каждый житель деревни отсылает именно к ним, когда гово­рит о тех, кто «на самом деле молоканин»:

«Вот в молельном доме, там старцы наши собираются – вот они и есть молокане. А по мне, если я не хожу на молитвы, правил не со­блюдаю, то какой же я тогда молоканин?» (муж., 52 года).

Неотъемлемой частью образа «истинного молоканина» является собственно внешний вид «старца». Это, как правило, пожилой муж­чина, с седой окладистой бородой, одетый подчеркнуто строго в се­рый или другого темного цвета костюм, с кепкой на голове и суровым взглядом. Конечно, сегодня встречаются и исключения, но они пока возможны только в городе, где мне приходилось наблюдать ведущих заседание в молельном доме руководителей общины и старцев, кото­рые не носили окладистой бороды. Но на улицах Ивановки больше шансов встретить именно «классических» старцев.

Традиционно выглядит и духовный владыка, духовный глава об­щины молокан в Ивановке. Это мужчина 70 лет по имени Василий Те­рентьевич Прокофьев. По его словам, он происходит из семьи первых переселенцев, основателей села, но молельный дом начал посещать только в постсоветские годы. Титул его звучит как пресвитер церк­ви духовных христиан-молокан. Прежде всего, следует заметить, что Василий Прокофьев работает пресвитером только третий год, но и до этого он был тесно связан с молоканством: «До этого я был сказате­лем церкви. Вообще 15 лет как в церкви». Естественно, что сан пре­свитера можно было заслужить только активной духовной жизнью, и Прокофьев шел к этому званию целых двенадцать лет. Для него как представителя духовной власти в общине разница между молоканами и православными выглядит довольно отчетливой и понятной:

«У нас такая разница: вот Вы сами наблюдали. У нас в церкви нигде никакой иконы нет. Все вот Библия и все Слово Божье. А у них, пра­вославной церкви, рукотворный человек, и они ему кланяются. Вот в чем разница. Кланяются только рукотворному изделию, т.е. иконе. А мы икону не признаем, признаем только Библию».

Если добавить к этому определенные ограничения в еде и дру­гую специфику в убранстве молельных домов (да и сам факт, что молокане не называют их церквями), то разница предстает в еще бо­лее контрастном виде. Однако пресвитер, размышляя над разницей между русскими и молоканами, ограничивается приведенными выше словами. Это указывает на то, что для него главное отличие – это от­ношение к образу Бога. В глазах молокан православные предстают идолопоклонниками. Степень абстрактности образа Бога у молокан выше, чем у православных, и именно это определяет их дистанцию по отношению к православию.

Приход в Ивановке можно назвать в численном отношении не­значительным. Молодежь молельный дом практически не посещает. Однако пресвитер старается продемонстрировать, что разрыва с мо­лодежью не происходит и что жители деревни, в том числе возвратив­шиеся из города, сохраняют определенные связи с духовным учением, которое он олицетворяет. Однако эти связи уже во многом условны: хотя молодые люди и воспринимают молоканство, активными прихо­жанами, как правило, не являются. По словам пресвитера:

«Они хоть сами не ходят в церковь, но если что-нибудь случится, приходят сами и просят нас, чтобы мы молились Богу. Они общают­ся с нами».

Эти слова свидетельствуют о наличии разрыва между поколе­ниями: есть «мы» и «они». «Они» хотя и общаются, но делают это эпизодически и не считают нужным выполнять какие-либо духовные обязанности. Сам факт того, что молодежь считает нужным хоть ино­гда обращаться к старцам, уже воспринимается как положительный. Но фактически это два разных мира, между которыми мало общего и мало общения. Конечно, пресвитер еще может утешать себя такими высказываниями, как «уже большинство приближается к вере», или «молодежь зачастую стремится к вере». Но при ближайшем рас­смотрении оказывается, что за этими высказываниями стоят только неопределенные предположения. Некоторые попытки привлечения детей осуществляются, но они слабо связаны с модернизацией куль­та. И на вопрос, почему в Собрание (на «воскресенские служения», как молокане называют воскресную службу) молодые не ходят, сле­дует ответ пресвитера:

«Ну, пока что не идут. Призываем, но не идут. Но я Вам скажу другое. Вот сейчас как закончилось наше служение, здесь будут собираться дети – человек 15, 20, 30 детей. Приходят, и будут служения делать здесь. У нас даже пресвитер есть детский. А когда закончится их служение, они пойдут домой, мы придем. Мы сделали даже детскую церковь. Дети после этого будут собираться там».

Эта ситуация в городе (Баку) вызывает определенные опасения у некоторых лидеров общины, в связи с чем появляются идеи модер­низации религиозных практик молокан. Так, один из руководителей бакинских молокан отмечает, что нужны новые стратегии привлече­ния людей в молельный дом и модернизация молоканской церкви в целом:

«Я сам везде всегда хожу. Мне все интересно. И к баптистам я хо­дил, и к Свидетелям Иеговы. Вообще меня когда куда приглашают, то я всегда иду. Чтобы посмотреть, как там у них. Это очень полез­но. Вот, допустим, у баптистов, там сотни людей приходят на мо­литвы. Они ведь умеют привлечь. Потому что условия создают для молодежи. Возят их на всякие мероприятия, создают общение. А у нас все по старинке. Уже все умирает. Если так дело дальше пойдет, то через какое-то время вообще молокан не останется. Молодежь вообще к нам не идет. А они не понимают, что нужно что-то се­рьезно делать. Я сколько раз предлагал, что давайте будем какие-то мероприятия устраивать. Стол откроем, может еще что-то, что мо­лодежи интересно. Но никто не думает этим заняться. А так никто и не будет ходить» (муж., 75 лет).

Что же касается деревни, то в Ивановке специальных усилий по привлечению молодежи не предпринимается. Молоканская традиция воспроизводится скорее по инерции, в силу привыч­ки и в основном людьми старшего возраста. Какой-либо коди­фицированной традиции ее сохранении и передачи не наблю­дается. Видимо, никаких специальных уроков по молоканской традиции не существует: «Ну, так беседуем, производим. А так практических курсов пока у нас нет». Собственно, сама система изначально не предполагала необходимости в этом. Пока чле­ны общины жили в границах одного села, ее воспроизводство было в значительной степени обеспечено. Когда же появилась возможность выбора (уехать или остаться), то институт «стар­цев» оказался не способен перестроиться и ответить на запросы момента. Необходимая модернизация служб и церкви в целом вроде бы осознается некоторыми духовниками, но активных действий в этом направлении пока не ведется. Традиция продол­жает воспроизводиться через семейные/ личностные практики: «Да, дома читаем Слово Божье. Обучаем их, говорим им, что вот так все это и т.д.».

В этой ситуации неизбежного размывания общины внешний мир начинает оказывать все большее влияние. Если в советские годы рядом с Ивановкой образовались лезгинские поселения, то в по­следние годы происходит приток азербайджанцев. Однако в данном случае религия выступает не как отличие, а, наоборот, как фактор сближения:

«У нас азербайджанцев много в селе, и я вот во многих своих бесе­дах заводил такой вопрос: «Какое к нашей вере ближе?» […] Я всем отвечал: «Наша вера и мусульманская вера – это одно и то же, и там написано «не укради» и «не воруй», и у нас так же написано. У на­ших соседей азербайджанцев в Коране написано, что свинину есть нельзя, и у нас так же написано. Вот оно что. Совпадает совместно, что наше, что азербайджанское»[4].

Мир заметно изменился, и если раньше допустить кого-либо в границы общины было невозможно (как было невозможно присут­ствие чужаков в селе), то теперь это воспринимается как естествен­ное течение дел и не вызывает у пресвитера Прокофьева «никакого волнения. Все одно и то же. Все стремятся к миру хорошему»[5]. В этой ситуации пресвитер, как, видимо, и большинство старцев, тех, кто очень слабо представляет себе необходимость модернизации молоканской церкви, предпочитают меньше думать о перспективах сохранения молоканской общины: «Думаем сделать как можно луч­ше. Но это только Господь Бог знает. Мы не знаем. Он может и повернуть по-другому». Подобный фатализм пронизывает ситуацию в общине. Возможно, что «упованием на Бога» все и завершится, и не будет предприниматься каких-либо действенных шагов для не­обходимой модернизации.

2. Потомки молокан: этническое самосознание «русские»

Данные, полученные в ходе исследования, позволяют утверждать, что в годы советской власти конфессия как фактор идентичности уступает позиции этническому самосознанию. Одним из ярких тому подтверждений выступает тот факт, что молельные дома практически не посещаются молодежью. Глубинные интервью свидетельствуют о том, что потомки молокан в Азербайджане чаще всего идентифициру­ют себя с русским этносом:

«Это так просто говорят: молокане, мол, все. Но на самом деле моло­кане – это религия такая, а сами-то мы русские. Это одно другому не препятствует. Да и сейчас уже только старики и ходят в молельный дом. Мы уже не ходим, а наши дети так и вообще далеки от этого. Тяжело всех этих законов придерживаться. Очень они сложные, а для молодежи это и вовсе не интересно. Поэтому и говорю, что какие мы молокане-то, мы русские» (жен., 52 года).

Сам пресвитер (глава молокан Азербайджана) идентифицирует себя в качестве русского, проводя различие между религиозной и эт­нической идентичностью:

«Но мы русские – пишем… Как вот азербайджанцы, а у них вера мусульманская. Молокане – это исповедание, вера, а фактически мы русские люди».

При этом иная этническая принадлежность не становится препят­ствием для обращения в молоканскую веру. Среди новообращенных есть украинцы: «Есть, да. Но приезжие, которые вот сюда приеха­ли», и даже азербайджанцы: «Да есть, азербайджанцы, которые при­нимают молоканство».

Из общей массы русских в Азербайджане молокан выделяет по меньшей мере особая история. Так, информант, активный деятель официальной молоканской общины Азербайджана говорит в интер­вью:

«Да, мы русские. У нас просто религия особая, своя, наша религия. Она отличается от православия. Но во всем остальном мы такие русские, как и все. Ничего нас от русских не отличает. Хотя, нужно сказать, что отцы и деды всегда нам рассказывали, что мы сюда на Кавказ бежали от русских. Именно русские нас уничтожали и заставляли бежать. Хотели всех нас уничтожить, и это тоже правда. И тут уж, конечно, хочешь не хочешь, но мы от русских отличаемся. Но это все же дела давние, а сей­час большинство себя уже русскими и называет» (муж., 75 лет).

В то же время необходимо подчеркнуть, что люди среднего возрас­та и тем более молодежь, выходцы из молоканских деревень в Баку и Сумгаите, как и те, которые все еще продолжают жить в деревнях, на­пример, в Ивановке, чаще всего не проявляют заметного интереса не только к конфессиональной стороне жизни общины, но и к специфике истории. Они привычно обозначают себя как русские. И даже актив­ный молоканин, один из семи старцев молельного дома постоянных молокан в Баку, без которого не проводятся молитвы, выражается в том духе, что:

«А так я еще раз говорю: мы, как и все, веруем в Бога нашего единого, и книги священные у нас, как у других. Немного обычаи отличаются, но дело ведь не в этом, а в том, чтобы в Бога веровать. Каждый, как кому по душе, кто как умеет. Наша вера такая, упование на Бога, что он поможет нам. А так мы обычные русские люди. Ничем от русских не отличаемся, только религия наша молоканская» (муж., 68 лет).

Другие отличия, связанные с местной спецификой, также не ме­шают молоканам идентифицировать себя в качестве русских, в част­ности особенности языка: «Так как мы разговариваем с азербайджан­цами, у нас уже наречье не такое, как в России» (муж., 62 года).

В силу культурной традиции или приверженности конфессии по­томки молокан продолжают ассоциировать свою «историческую ро­дину» с селением Кочубеевка на юге России, несмотря на то, что сами молокане и их потомки были рассеяны на значительном пространстве. Причем само образование общины было ознаменовано высылками в пограничные районы Империи, а дальнейшая миграция еще больше развеяла их по свету:

«У нас ведь, знаешь как, у молокан, многие разъехались по миру. Сейчас в Канаде, Австралии, Америке очень много молокан, и вот некоторые – у кого родственники были за рубежом – хотели в 60-х приехать посмотреть на родину своих предков. Или кто сам еще пом­нил, как маленьким был, уезжал с родных мест. У моей землячки одной так приехал племянник. Мать его, сестра этой нашей одно­сельчанки, когда умирала, то заповедовала ему, чтобы приехал, по­смотрел на родину» (муж., 68 лет).

Несмотря на однозначный «этнический» выбор потомков моло­кан, определяющих себя в качестве русских, относительная актуаль­ность молоканской религии позволяют нам говорить о них как об этно-религиозной группе, все больше трансформирующейся в «про­стую» диаспору по мере того, как теряет значимость специфическая конфессиональная идентичность. Однако культурные ценности, содер­жащиеся в конфессии, продолжают оставаться отличающим молокан признаком. Молодежь, даже не участвуя в религиозной жизни общины, все же сохраняет память о приверженности предков особой религии. Эта специфика отражается также в том, что молокане, даже переходя в другую конфессию, выбирают, как правило, не официальную религию русских – православное христианство, а баптизм. Последний вариант христианства воспринимается как более близкий им по духу.

Кроме того, молокане продолжают существовать в качестве особой этно-религиозной группы, отличной от других русских, в гетеростереоти­пах азербайджанцев, приписывающих им специфические поведенческие паттерны. Так, молокане предстают в образе людей, не употребляющих спиртные напитки (в отличие от русских вообще), не употребляющих в пищу свинину (в отличие от христиан), очень трудолюбивые (последний положительный стереотип отличает их от всех окружающих). Вместе с тем молоканская община видится в значительной степени закрытой от внешнего мира. Все эти стереотипы делают молокан более близки­ми и понятными для азербайджанцев, так как в их отношении к пище и спиртному есть немало схожего с требованиями ислама. И хотя дан­ные стереотипы, на наш взгляд, не отражают реального положения дел и противоречат самоидентификации жителей Ивановки, жители окрест­ных селений – азербайджанцы – воспринимают их так, как рисует тради­ционное знание, передаваемое по наследству. По причине этого наблю­дается следующий парадокс: несмотря на то, что «духовных молокан» (жестко придерживающихся своих специфических конфессиональных норм) становится все меньше, молоканская идентичность продолжает быть весьма действенной в восприятии азербайджанцев. В силу этого в Азербайджане молоканская община сохраняется как образ, хотя в реаль­ности ситуация динамично изменяется.

3. Ивановка – специфическая локальная идентичность

Помимо прочего, для внешнего окружения сохраняется опреде­ленный образ молоканской общины как компактного поселения. Села в народном восприятии жестко маркируются: все местные жители знают, какое село молоканское, а какое нет. Так, все жители села Ива­новка, включая и всех выходцев из него, проживающих, к примеру, в Баку, воспринимаются как молокане.

Следует отметить, что государственная политика поддержки на­циональных меньшинств выделяет это селение как особенное. Пре­зидент Азербайджана выказывает особую благосклонность именно молоканской общине Ивановки как центру молокан на Южном Кав­казе. Село лично посещал президент Ильхам Алиев, а затем супруга президента Мехрибан Алиева, играющая все более заметную роль во внутренней политике в республике. А в 2006 гг. состоялся офици­альный прием представителей молоканской общины (в том числе, из Ивановки) президентом в Баку. Эти знаки внимания позволяют сохра­нять образ молоканской общины как некоего сообщества, к которому обращаются политики[6]. Именно Ивановка становится пространством производства локальной идентичности (статус особого села), и благо­даря широкой известности этого поселения особый статус приобрета­ют в Азербайджане и молокане.

Ивановка расположена в непосредственной близости от Баку, од­нако состав его населения отличается постоянством. Отчасти это объ­ясняется тем, что прежний председатель колхоза запрещал продавать дома «чужим», не молоканам. По словам некоторых информантов:

«Он всегда говорил, что если появится хоть один азербайджанец, то по­том они всех отсюда вытеснят, и молокан не останется» (жен., 68 лет).

Хотя представляется, что в советское время большее значение в определении «чужого» играла не принадлежность к молоканам (к конфессии), а этничность: чужой – значит не русский. Компактность расселения, таким образом, сохранилась. В последние годы на ме­сто уехавших прибыли, например, некоторые молоканские семьи из других деревень Азербайджана. Кроме того, следует отметить, что в сельской местности в Азербайджане селились в основном сектанты, а подавляющее большинство сектантов были именно молоканами. Поэтому тех, кто переезжает в Ивановку из других сел, легко иденти­фицировать как молокан. Тем более что за каждым селом на уровне бытовой памяти сохраняется маркер идентичности.

Для понимания особого статуса села Ивановка следует также об­ратить внимание на феномен лидерства, т.е. на то, кто и как им управ­лял. Важнейшим символом этой сельской общины является образ ее прежнего руководителя – председателя колхоза Никитина. В большой степени именно его период управления селом, пришедшийся на совет­ские годы, определил всю специфику положения Ивановки. Нынешнее село – это и теперь успешный в экономическом плане колхоз. Другой вопрос, что сельское хозяйство не дает достаточных прибылей, что­бы удерживать значительное население и, тем более, молодежь. Но на фоне общей ситуации в республике данное хозяйство является вполне успешным. По характеру экономической деятельности оно многоцеле­вое: выращивают и пшеницу, и виноград, кроме того, успешно разводят скот. Подъем хозяйства пришелся на годы управления Никитина.

Когда в первые послевоенные годы он был назначен управлять селом, ситуация, как и по всему Советскому Союзу, была неблаго­приятная. Послевоенный голод, разруха – все это сказалось на селе. Однако важную роль сыграли личные качества и связи председателя, являвшего собой – если пытаться реконструировать сегодня его лич­ность – авторитарный тип руководителя (по воспоминаниям, весьма «крутой в характере», «заслуженный фронтовик»). Как руководитель крупного хозяйства он был лично знаком с Гейдаром Алиевым, что должно было сыграть немаловажную роль. Ведь без государственной поддержки ни одно колхозное предприятие не становилось в СССР образцово-показательным. Имело значение и то, что село было рус­ским, а в годы советской власти демонстрировать «интернациона­лизм» было обязательным правилом. Видимо, в силу этих причин колхоз попал в число привилегированных хозяйств и имел поддержку республиканского правительства.

Помимо этого, Никитин, судя по воспоминаниям информантов, в силу личных качеств умел добиваться большего, чем другие руко­водители колхозов, и был склонен тратить полученные средства так, чтобы создать в селе особую ситуацию. Нигде не строилось так мно­го и так помпезно, как в Ивановке. Огромный зал – концертный, он же для заседаний – до сих пор является предметом гордости жителей Ивановки и теплых воспоминаний о времени правления Никитина:

«Это все Никитин построил. Все это благодаря ему. Вот это наш зал, на 700 человек рассчитан. Где-нибудь, не то что в другом селе, а даже в Баку увидите еще такой? Нет. Нигде такого нету, и это только благо­даря нашему председателю» (муж., 56 лет).

Кроме того, стремясь создать в селе городские условия, он, ви­димо, сознательно был нацелен на то, чтобы максимально удержать молодежь:

«Вот вы вниз пройдите, посмотрите, какой там у нас детский сад, там даже бассейн был. И на школу посмотрите нашу. Вообще сколько все­го здесь построено было при Никитине и благодаря ему. Вот там улица у нас для молодежи специально. Это именно он начал строить дома для молодых семей. Кто поженился, допустим, семья молодая, и хоро­шо работает – сразу получай новый дом. Он специально для молодых все условия создавал, чтобы не уезжали. И он еще говаривал: а что, вот поедете в город и что там будете делать? Есть здесь свой зарабо­ток, дом свой и чего ты в городе не видал» (муж., 67 лет).

Именно с его времени перед огромным по сельским размерам До­мом культуры на площади стали проводиться каждую неделю танцы. Эта традиция жива до сих пор.

При этом нужно подчеркнуть, что в советские годы Никитин не развивал село Ивановка как общину молокан. Более того, он сам мо­локанином, как указывали информанты, жители села, даже не был. Конфессиональная идентичность молоканина не играла в то вре­мя важной роли и была, скорее, вредна. Сам Никитин, коммунист и фронтовик, вполне «советский человек», предпочитал строить Дом культуры и танцплощадку а не молитвенный дом. Традиция не под­держивалась, хотя специально и не подавлялась. Но утомительные требования молоканской религии уже утрачивали привлекательность в сравнении с образом жизни, который предлагал Никитин, для рус­ских (как было записано в паспорте), которые в прошлом идентифи­цировали себя как молокане.

Таким образом, Ивановка становится важным колхозом для Азер­байджанской ССР – «образцово-показательным хозяйством». Особые отношения Никитина с руководством республики и особое значение хозяйства определили всю современную его специфику. По сути, Ивановка – особое село не потому, что это село молокан (стереотип весьма распространенный в Азербайджане), а потому, что это был особый советский колхоз. Однако после развала СССР происходит переосмысление ценностей. Новое руководство колхоза ищет ресурс, который позволил бы хозяйству развиваться и дальше. Этот ресурс оно видит в том, что Ивановка может превратиться в особый музей под открытым небом – как специфическое селение молокан:

«Да, мы думаем, что нам нужны туристы. Но для того, чтобы их в де­ревню привлекать, нужно еще много поработать. Пока условий хоро­ших для этого нет. По домам людей не расселишь. У нас в домах осо­бо хороших условий нет. Нужно думать над этим. Дороги хорошей в село тоже нету. Но, наверное, все же в туризме наше будущее. Но для этого еще много чего нужно сделать, чтобы люди могли нормально приехать к нам» (жен., 38 лет).

Эти размышления о туристическом будущем деревни не учиты­вают ситуацию в регионе. Принято считать, что экологический фон в этом районе, несмотря на красоты природы, неблагоприятный. В относительной близости расположена российская РЛС (радиолокаци­онная станция слежения), которая распространяет радиацию. Трудно сказать, насколько сильно это влияет на экологию, но для развития туризма это может быть серьезной помехой. Однако в деревне это об­стоятельство пока не принимают в расчет.

Конечно, особые отношения с руководством Азербайджана – яв­лявшиеся особенно тесными, когда у власти был еще Гейдар Алиев – продолжают сохраняться. Так, например, благодаря особым отно­шениям с руководством республики (о чем не без гордости любит говорить новый председатель колхоза) хозяйству удалось сохранить собственный магазин в Баку:

«Хотели его у нас отобрать. Там ведь сами понимаете, сколько аренда и помещение стоят. Это наша собственность благодаря еще Советскому Союзу была. Но сейчас все пересматривается. Когда на­чался весь этот сыр-бор вокруг магазина, я сразу пошел на прием к президенту и все ему рассказал. Все! После этого никаких уже раз­говоров не было» (председатель колхоза).

Однако времена меняются. Руководство деревни все еще надеется на поддержку, как в советские годы, но реально получает ее не в тех объемах. Скорее удается сохранить то, что было создано в советские годы, а не создать какой-то новый ресурс. В нынешнем состоянии колхоз, конечно, остается одним из лучших хозяйств в республике, но этого недостаточно. Удержать молодежь с зарплатой в 50 долларов не удается.

Таким образом, для большинства жителей Ивановки – русских, молокан, потомков молокан – село становится важным пространством воспроизводства локальной идентичности, практически не связанной с молоканством. Специфика этой локальной идентичности определяется историей становления и развития образцово-показательного колхоза, продолжающего пользоваться особым статусом. Сама идея эксплуата­ции молоканской идентичности возникла только в постсоветской си­туации, когда других ресурсов для развития стало не хватать.

Заключение

Темой нашего исследования стало специфическое сообщество, которое привычно для слуха азербайджанского обывателя обозна­чается как молокане. Это свидетельствует о том, что за молоканами прочно закреплен ряд стереотипов, в свете которых они предстают как некая сплоченная группа, со своими обычаями и поведенческими паттернами, которые отличают их от других сообществ, в том числе и от русских.

Однако при более пристальном рассмотрении община оказывает­ся менее гомогенной, чем это представляется при взгляде извне. Зна­чительное число людей, приписываемых к молоканам, самоиденти­фицируются как русские, а не как молокане. Люди, продолжающие придерживаться религиозных обычаев молокан, составляют абсо­лютное меньшинство, в частности, среди жителей Ивановки. Община баптистов, активно участвующих в религиозных обрядах этой церк­ви, – возможно, по численности превосходит тех, кто посещает моло­канский молельный дом.

Что касается Ивановки, то для большинства населения села зна­чение имеет локальная идентичность – принадлежность к общине, колхозу, до сих пор обладающему особым статусом. Этот статус во многом определяется особыми отношениями с властью, которая тем самым невольно выделяет молокан в качестве особой общины, хотя для большинства акторов, приписываемых к молоканской общине, религиозная идентичность утратила свою значимость, уступив место локальной и этнической.